— По-позвольте, как же так? — Штабс-капитан оглянулся на хорунжего. — Барон Штакельберг находится в ставке!
— Совершенно верно, находился. А два дня тому назад он вступил в командование нашим полком. Завтра утром вы сможете увидеть его, — спокойно произнес Дундич.
— Ах, вот как! Ну, ну…
Злынский, выходивший куда-то, вернулся, держа в каждой руке по бутылке.
— Господа офицеры, оказывается, и здесь есть добрые души! — весело объявил он, поставив бутылки на стол. — Вот. Сам главный врач дал. Упился! Иже во святых отец. Во блаженном успении вечный покой. Заснул. Совсем слаб старичок.
— Василий… н-ну… Петрович! Да вы п-прямо б-бог! — проговорил восторженно штабс-капитан.
— Ну до бога, положим, мне далеко… Послушайте, молодой, — Злынский обратился к хорунжему, — давайте-ка мы ваши котлеты посмотрим. Вы там что-то хвалились.
Хорунжий быстро вышел из комнаты и вскоре возвратился с большим свертком в руках. Ротмистр раскупорил бутылку и наполнил стаканчики.
— Ну, господа, выпьем по единой, — предложил он.
— Господин ротмистр, вы мне много налили, — запротестовал хорунжий. — Это чистый спирт. Я так не могу.
— Не можете? — Злынский укоризненно покачал головой. — Что же вы, юноша, хвалились, что с красных живьем шкуру сдирали, а спирта испугались? Эх вы, зеленый! Вот берите пример с меня, старика!
Он взял стаканчик и, словно священнодействуя, зашептал над ним:
— Святого мученика Авраамия, Бориса и Глеба владимирских… помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец.
С последним словом ротмистр вытянул весь спирт сразу, закусывать не стал, а только запил водой.
— Так-то, — сказал он и крякнул. — Так-то пили у нас в уланском полку… А, милости просим! — воскликнул он при виде входившей в комнату черненькой сестры. — Пожалуйте, пожалуйте, сестра. Водочку пьете?
— Так у вас же не водка, — жеманно сказала она.
— Ну, это не имеет значения. — Ротмистр захохотал. Он налил сестре, откашлялся и запел густым баритоном:
Пей, друзья, покуда пьется,Горе в жизни забывай.На Кавказе так ведется —Пей — ума не пропивай!..
Штабс-капитан допил свой стаканчик и, сбиваясь на фальцет, подхватил:
Может, завтра в эту поруНас на бурках понесут,И тогда уже нам водкиИ понюхать не дадут…
«Да, уж об этом я обязательно постараюсь», — подумал Дундич. Он слушал, о чем говорят, отвечал на вопросы, а сам решал, как выманить хирургическую сестру во двор, где Дерпа держал лошадей. Мысль его, как всегда, работала ясно и точно, отмечая важность каждого слышанного им слова. Многое было настолько значительным, что надо было немедленно передать Буденному, и у него мелькнула мысль — не перестрелять ли всех сидевших за столом и, схватив сестру, умчаться к своим. Но этот план был настолько рискованным, что он тут же оставил его. Рисковать было нельзя. Оставалось спокойно ждать разворота событий. Он громко говорил и смеялся, прикидываясь подгулявшим гусаром. Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и оглянулся. Штабс-капитан и Красавин, перешептываясь, смотрели на него. Дундич насторожился, но не выдал себя. Чтобы скрыть охватившее его волнение, он обратился к сидевшей напротив черненькой сестре, которая то и дело бросала на него томные взгляды, и затеял с ней пустой разговор, щедро пересыпая свою речь французскими фразами. Между прочим, он спросил, какого она мнения об Александре Македонском, а также читала ли она Канта и Бебеля.
— Да, да, конечно! — отвечала сестра, смеясь, закатывая глаза и не понимая ни единого слова из того, что говорил ей Дундич. — Поручик, вы душка! — шепнула она, нажимая под столом его ногу. — Я согласна встретиться с вами…
Злынский заговорил о положении на фронте. Дундич, все время искоса наблюдавший за штабс-капитаном, заметил, какой ненавистью загорелись его глаза, когда ротмистр стал говорить о Буденном.
В комнату вошла сестра Катя. Красавин вскочил со стула и бросился к ней.
— Екатерина Николаевна, ну что же вы так долго? Пожалуйте, пожалуйте к нам, — он взял ее за руки, — выпьем немного.
— Благодарю вас, сотник, но спирт я не пью. — Катя осторожно освободила руки. — И потом у меня вообще нет настроения.
— Ну, настроение мы создадим, — успокоил Красавин. — Он снова схватил ее руки. — Идемте!.. Ну? — Брови его угрожающе сдвинулись. — А то ведь у нас разговор короткий. И высечь можем! Да…
Девушка побледнела. Ею овладело такое чувство негодования, вспыхнувшее в опушенных густыми ресницами, умных глазах, что Красавин быстро проговорил:
— Ну, ну, я пошутил… Идемте, окажите мне честь.
— Господа, что это у вас там происходит? — спросил ротмистр в то время, как Дундич, краем уха слышавший весь этот разговор, с трудом сдерживался, чтобы не выскочить из-за стола.
— Да вот Екатерина Николаевна говорит, что не умеет пить спирт. Надо ее научить, — ответил, улыбаясь, Красавин.
— Ну, это дело поправимое, — весело объявил Дундич. — А у меня в седле есть коньяк. Настоящий мартель. И еще бутылочка превосходного аликанте. Это уже специально для дам. Разрешите, господа. Злынский расхохотался.
— Поручик, да какой же вы чудак! — говорил он, смеясь. — Да разве для этого надо спрашивать разрешения? А еще гусар! Тащите скорей ваши бутылки!
Дундич встал из-за стола и направился к двери. Поравнявшись с Катей, он пошатнулся и провел рукой по лицу.
— Вам плохо? — спросила она.
— Голова кружится. — Дундич снова провел по лицу. — Проводите, пожалуйста, сестрица.
Катя молча взяла его под руку.
Под взглядами сидевших за столом они пошли к выходу.
— Одну м-минутку, п-поручик!
Дундич оглянулся. Штабс-капитан в упор смотрел на него.
— Что? — спросил Дундич.
— Я тоже хочу вас п-проводить. А то сестра такая хрупкая барышня, — отчетливо проговорил штабс-капитан. Он подошел к Дундичу и крепко взял его под руку.
Во дворе было очень темно, и Дундич со света не сразу разглядел лошадей.
— Дерпа! — позвал он.
— Я, господин поручик! — бойко откликнулся Дерпа.
— Достань-ка там из кобуры бутылки.
— Слушаюсь.
Привыкнув к темноте, Дундич теперь ясно видел, что штабс-капитан не снимал руки с кобуры пистолета. Во дворе было тихо. Только у телеги фыркали и жевали сено обозные лошади.
— Ну, что же ты? — спросил Дундич.
— А какие вам бутылки, господин поручик? — отвечал из тьмы Дерпа. — Тут разные есть.
— Пройдемте поближе, господа, — пригласил Дундич. Они все так же под руку подошли к лошадям.
— Вот эту, что ль? — спросил Дерпа, протягивая большую бутылку.
— Нет. Этого! — значительно произнес Дундич.
Со страшной силой бутылка обрушилась на голову штабс-капитана. Тот ахнул и словно провалился сквозь землю.
— Садись! — шепнул Дундич. Дерпа одним махом взлетел на коня.
— Бери ее! — Дундич крепко держал дрожащую от страха девушку, зажимая ей рот.
Дерпа схватил сестру на руки.
— Не драться! — сказал он спокойно, получив короткий, но сильный удар по лицу. Катя вскрикнула. — Замри, кадетская морда, а не то крышка! — пообещал Дерпа, сунув ей в бок кулаком.
Дундич взял лежащую поперек седла бурку, накинул ее на плечи и сел на лошадь. Они шагом выехали со двора. Вокруг было тихо. Только со станции изредка доносились гудки паровоза. Они свернули мимо шлагбаума и, трепеща черными крыльями бурок, помчались вдоль железной дороги…
— Господа, вы ничего не слыхали? — спросил Красавин.
— А что? — сказал настороженно Злынский.
— Кто-то крикнул.
— Крикнул? Может быть, гусар пристал к этой сестре? — предположил ротмистр.
— Ничего ему тут не будет, — сказал Красавин с мрачной уверенностью. — По роже разве только.
«Должно быть, вы имели случай убедиться в этом на деле», — подумал Злынский, но ничего не сказал.
— Нет, действительно, что их так долго нет? — произнес Красавин с озабоченным видом. — Надо пойти посмотреть. — Он позвал с собой хорунжего. Оба быстрыми шагами вышли во двор.
Не прошло и двух минут, как они втащили в комнату окровавленного штабс-капитана. На него лили воду, трясли, но он, не приходя в себя, только мычал что-то и мотал головой.
— Ну и черт! — хохотал Злынский. — Из-под самого носа девку украл! Да такую красавицу… Лихач!.. Вот это гусар!..
Степан Харламов, молодой, статный казак, стоял около хаты и, опираясь на винтовку, прислушивался. Ему давно слышалось, что в степи кто-то скачет.
По всем признакам, приближался рассвет. Звезды, еще не так давно мерцавшие над головой, постепенно скатывались к горизонту и принимали тускло-фиолетовый цвет. Казалось, весь небесный свод медленно повертывался на сторону, открывая проступавшую на востоке розоватую полосу. На светлеющем фоне неба смутно проступали из мрака косой угол крыши, высокие тополя, торчавшая жердь колодца.
